Ольга Чигиринская - Шанс, в котором нет правил [черновик]

Волков закрыл глаза.

— Да. И екатеринбургское СБ обнаружило их «подземку» по чистой случайности. Аркадий Петрович, я полагаю, что действительное положение дел по Приуралью много хуже, чем представляется отсюда. И если говорить об уровне коррупции, и если говорить об уровне некомпетентности. Я не удивлюсь, если у них там еще бродят недобитые отряды Пугачева, а ведь Приуралье — стратегический участок.

И дело не только в Сибири, но и в проекте «Харон». Но вот об этом пока ни вслух, ни даже про себя.

— Они, конечно, эвакуировались, — сказал Волков.

— Боевики. База на месте.

— Кто контактировал с ними?

— Я и Кессель. Вернее, Кессель и я.

Волков удивленно поднял брови.

— Они очень хорошо организованы. И неплохо знают ситуацию в Сибири. Но использовать их на постоянной основе я могу только одним образом — дав им оружие против себя. Сейчас они считают, что держат меня за горло. И будут иметь со мной дело.

Аркадий Петрович смотрел на буквально лучащегося весельем референта и думал, что аахенские его коллеги — дураки, а сибирский — дурак вдвойне. Но к тому времени, когда они узнают, что есть в мире инструменты надежнее кувалды, будет уже немного поздно.

— Кстати, — спросил он, — а почему «искренность»? Я как-то не связывал это понятие с господином Ильинским.

— Я могу только догадываться, — виновато вздохнул референт, — Но полагаю, что это каламбур. «Красная искренность» по-японски — «верность». Внутри у господина Ильинского ее не было. Пришлось добавить снаружи.

— Вадим Арович, — сказал Волков, пытаясь представить себе, как именно отреагирует на такой варварский способ коммуникации его дальне-восточный сосед. Новое слово в области дипломатической переписки, — я не помню, чтобы я давал вам полномочия так радикально изменять конфигурацию начальника екатеринбургского СБ.

Впрочем, сам выбор слов говорил за то, что характер изменения в оной конфигурации господина советника скорее радует. Или даже веселит.

— Аркадий Петрович, даже если бы у меня были такие полномочия, я не смог бы ими воспользоваться. Я фактически сидел под арестом, — улыбнулся референт. — А мне так интересно было бы узнать, кто это сделал.

Интермедия. Повесть о красных чернилах

В бессмертном мире он

Мог жить за веком век,

И вот, по воле сердца своего,

Он сам пошел на лезвие меча.

Как безрассуден этот человек!

Из всех игр господин Уэмура предпочитал го — игру тихую, с виду простую, но требующую терпения и проникновения в замыслы противника. Вот и сейчас он вел такую партию с господином Волковым, хозяином России. Попытка переподчинить уральский округ Сибири не удалась — это он уже знал. Этот тур Волков выиграл.

Господин Уэмура развернул пакет с донесением. На низкий столик выпали фотографии. Отрубленная голова этого тупицы Ильинского — и алый кандзи на лбу. На следующей фотографии этот же знак — крупным планом. «Макото». Искренность. Написанный красным или на красном — обозначает вечную верность, продолжающуюся и за гробом. Если бы господин Левый Министр сохранил способность краснеть и бледнеть, он побледнел бы. Но на его красивом матовом лице ничего не отразилось. Он лишь приподнял брови и с презрением произнес:

— Какой варварский стиль!

Стоявший за его плечом господин Миякава (варварское же слово «секретарь», конечно же, было изгнано из языка, а вот должность осталась, и записывалась тем же сочетанием кандзи — «тайный» и «документ») поспешил согласиться.

— Деревенская школа, садайдзин-сама, вероятно, провинция Тама.

Господин Левый Министр не держал в своем окружении трусов. Но в этот раз Миякава испугался — по настоящему, как мог бы испугаться человек. Не столько всплеска черной ярости от господина (хотя и это было редкостью), сколько тому, что вызвало этот всплеск одно простое слово.

Лакированый столик разлетелся пополам.

Левый министр закрыл глаза. Снова открыл их.

— Миякава-сан, — никто и никогда не мог сказать, что Цуки-но Кими, лунный господин,

невежлив с теми, кто ему служит, — я хочу знать об этом деле все.

Миякава поклонился:

— Да!

Всё об этом деле… Чего уж проще: начальник Уральского СБ Ильинский решил отделиться от Москвы. В последние несколько лет Москва вмешивается в дела регионов так, что никто уже не может действовать по своей воле. Господин Волков допускает на высокие посты чужих птенцов — но надевает на них путы. Ильинский так жить не хотел. Жаль, что у него не получилось. Жаль, что богатый регион с мощной промышленностью остался у Волкова. Но все же — какой Ильинский дурак! Нет, не совсем так — язык, на котором мыслил господин Миякава, позволял сформулировать эту же мысль более изящно: какая же плохая голова у господина Ильинского! Тот, кто отделил ее от тела, оказал ее бывшему хозяину подлинную услугу.

Миякава нашел нужную папку в стойке, выложил на стол.

У господина Миякавы, как и у многих других чиновников, было два кабинета. В одном на возвышении лежали циновки и стоял низкий столик с тушечницей и полным письменным прибором, по стенам висели пейзажи и шелковые какимоно, а у задней стены в ячейках лежали бесчисленные свитки, и вдоль стен и у стола было множество светильников. Второй кабинет был залит светом от матовой потолочной панели, по стенам взбегали полки с дисками и папками, а треть кабинета занимал стол с первоклассным терминалом. В первом кабинете господин Миякава принимал посетителей и писал доклады, а во втором доклады эти готовил.

К несоответствию между чиновничьим платьем с широкими рукавами, шелковой крахмальной шапкой и широким столом, вращающимся креслом и терминалам инфосети он привык давно и не обращал внимания. Отвязал шнурки, удерживающие шапочку на голове, подвязал рукава каригины и раскрыл папку. Левой рукой, не глядя, набрал команду. Итак, что же было в городе Екате… рин… бурге?

Сорок минут спустя Миякава-сан тоже прибыл в состояние расстройства — хотя и не столь резко и решительно, как его господин и повелитель. Понять что-то в екатеринбургских событиях было если не невозможно, то чрезвычайно тяжело — примерно как восстановить одну чашку «костяного» китайского фарфора, после того, как в лавке побывало семейство тэнгу. Налет на тюрьму СБ, стоивший жизни предполагаемому будущему вассалу (право, кажется, услугу оказали и нам), осуществило якобы подполье. И действительно из особого блока было похищено семь арестованных из «подземной дороги», которые более не всплыли — ни фигурально, ни буквально — нигде. Но образ действия и иероглиф на лбу Ильинского указывали, что в блоке «М» поработала группа «Тэнтю». А никаких связей с «подземной дорогой» у «Тэнтю» ранее не было. Да что там, они просто как чумы избегали любых контактов с организованным подпольем, предпочитая наблюдать его через перекрестье прицела. И если то, как нападавшие проникли в здание, указывало на как минимум утечку информации из екатеринбургского СБ — а скорее, на наличие сообщника там же — то уж сам Первый Император не смог бы сказать, какой нечистый дух понес Ильинского в блок М именно в момент штурма.

Дальше — лучше. Птенцы Ильинского без звука сменили ориентацию и на все попытки прощупывания отвечают категорическим отказом. Тот же поворот кругом совершили и уральские промышленниеи — как будто с усекновением головы Ильинского Сибирь вовсе пропала с карты. И все источники единодушно утверждают, что сидевшего крепче некуда екатеринбургского смотрящего своротил — меньше чем за неделю — прибывший в город с каким-то административным визитом ночной референт Волкова.

Референта, своего коллегу, Миякава заочно знал. Следил, собирал досье. Ничего нового и существенного екатеринбургские информаторы не добавили. А вот «тэнтю»… и «макото»…

Работать с информацией Миякава Кеити любил и умел. Он так увлекся розыском, что не заметил наступления дня. Впрочем, в кабинете без окон это было нетрудно. Просто в какой-то момент закрылись глаза и он упал лицом на стол, провалившись в дневную летаргию.

Уснул Миякава-сан, как и положено, на самом интересном месте. Знать историю эпохи Мэйдзи законопослушному подданному империи было мудрено — почти все упоминания о презренном времени были стерты отовсюду. Жителям Благословенной земли не следовало помнить о позорном отступлении Японии перед варварами. Но на то, чтобы уничтожить архивы, у Лунного Господина не поднялась рука. И в этих-то архивах и обнаружилось, что иероглифом «тэнтю» — «небесная справедливость» — подписывала свои дела одна из крайних революционных группировок времен гражданской смуты.

И, вполне возможно, именно эта группировка была причастна к гибели тогдашнего гнезда Левого Министра — в те времена не министра, а дайнагона, старшего советника (как прискорбно, что Лунному Господину приходилось скрывать свой свет и служить императору всего лишь в